журнал DE I / DESILLUSIONIST ( Деиллюзионист )
DE I / DESILLUSIONIST ( Деиллюзионист ) #05 : На переправе с Тонино Гуэррой. DE I / DESILLUSIONIST ( Деиллюзионист ) #05 : ART MOSCOW проверенная компания. DE I / DESILLUSIONIST ( Деиллюзионист ) #05 : Янковский о Янковском. DE I / DESILLUSIONIST ( Деиллюзионист ) #05 : Carolin Carlson DE I / DESILLUSIONIST ( Деиллюзионист ) #05 : Слово редактора. Роксолана Черноба. DE I / DESILLUSIONIST ( Деиллюзионист ) #05 : Интимный процесс c индустриальным размахом DE I / DESILLUSIONIST ( Деиллюзионист ) #05 : Norman Foster DE I / DESILLUSIONIST ( Деиллюзионист ) #05 : Содержание номера DE I / DESILLUSIONIST ( Деиллюзионист ) #05 : Уэльский великан  Brin Terfel DE I / DESILLUSIONIST ( Деиллюзионист ) #05 : Penthesilea. Кровь DE I / DESILLUSIONIST ( Деиллюзионист ) #05 : Felieke Van Der Leest. Два чувства DE I / DESILLUSIONIST ( Деиллюзионист ) #05 : Fine Art Fair.
журнал DE I / DESILLUSIONIST ( Деиллюзионист )#05

english version |
 
о проекте |
 
манифест |
 
в номере |
 
архив |
 
редакция |
 
контакты |
 
партнеры |
 

on Top |
 
события |
 
спецпроект |
 
DE I видео |
 
DE I музыка |
 
DE I Media Group |
 
 


 
 

DE I #05: Янковский о Янковском.

ЯНКОВСКИЙ о ЯНКОВСКОМ

Текст и фото: Роксолана Черноба  

В одном из интервью Олег Иванович Янковский обмолвился: «Я отравлен хорошим кино». Красивую фразу подтверждают имена режиссеров, участвовавших в «злодеянии»: Басов, Балаян, Захаров, Тарковский. Каждый – как орден или высокотоксичная инъекция ума и достоинства. Янковскому в определенном смысле повезло: «отравы» хватило на весь период творческого роста и создания бренда. Повинуясь совершенному актерскому чутью, он не стал сниматься у режиссеров с подозрительным образованием.
Сегодня, побродив по дорожкам президентства и председательства, Олег Иванович вернулся к массовому зрителю. Сыграв Комаровского в «Докторе Живаго» Александра Прошкина, актер не рассчитывал на масштабное, феерическое возвращение, ему достаточно того, что его герой – это объемная, неоднозначная и психологически привлекательная личность с щадящей долей скрытности – такая, как он сам.
Разговор DE I с человеком, единственным званием которого будет «Великий русский актер», мог бы положить начало книге в популярном антибиографическом жанре «Он – о себе».

DE I: Насколько расширился и углубился Ваш актерский арсенал, в сравнении с тем, который был у Вас в двадцать лет?

ЯНКОВСКИЙ: Даже не знаю, тут большая доля актерской интуиции, которая есть дело божье. Конечно, работая над ролью, я занимаюсь чем-то вроде анализа. Умение регулировать себя приходит с опытом, с годами. Это такая профессия, что, например, когда выходишь на сцену, проходят все болезни, даже зубная боль.
Для актера самое страшное – невостребованность. В этом случае профессия разрушает. Хотя жизнь вообще разрушительна. Тем более, когда твоя профессия напрямую связана с нервной системой. С годами твой инструмент улучшается, порой даже доводится до совершенства. Естественно, это происходит далеко не у всех. Даже более того, если следить за артистом, можно заметить, что многое в нем пропало, а куда? Может, артист не занимался саморазрушением, а наоборот, слишком серьезно к себе относился, слишком себя любил – и его фирменная загадка куда-то пропала, он стал просто не интересен. Я не могу найти ответа, хотя я тоже лелеял и берег себя. Здесь просто так ответить невозможно, даже психолог, наверное, не сможет. Ведь некоторые актеры живут в диком режиме, на четвертой скорости, как, например, Де Ниро – и все у него получается! Каждому человеку отпущен не только талант, но еще некая масса, которая постепенно расходуется и пополняется.

DE I: Актер, играющий по системе Станиславского, перевоплощается в своего героя и таким образом получается, что герой как бы крадет у актера жизнь.

ЯНКОВСКИЙ: У нас, действительно, так: если прорастает, то прорастает. Честно говоря, иногда это ни от какой школы или системы не зависит. Школа нужна, чтобы вообще научить артиста. Его мышцы и нервную систему. Все остальное закладывается природой. Все-таки эта профессия представляет собой некий эсклюзив: Господь создал этих людей специально, чтобы они могли этим заниматься. Появляется, например, Иннокентий Смоктуновский и сначала никто не понимает, что он такое, даже из театров его выгоняют, а только потом, когда он всех поразил в роли князя Мышкина, к нему стали обращаться «Иннокентий Михайлович». Тот спектакль, действительно, был весь вымученный. Он заставлял зрителей существовать в каком-то совершенно другом нервном режиме. Я смотрю спектакль со Смоктуновским, а у меня мышцы болят, и я не понимаю, что же со мной такое произвели. У нас сейчас любят легкий жанр, а вот когда нагружают, да еще так концептуально, все думают: ой, не надо, не надо…

DE I: Вы много лет наблюдаете за зрителем, изменился ли зритель, он стал грубее и в него уже не так просто пробиться?

ЯНКОВСКИЙ: Изменения, безусловно, произошли. Хотя мне бы и не хотелось обижать современного зрителя. Но сегодня в зрительные залы, в кино и в театр пришел принципиально другой зритель. По отношению к публике я лучше останусь лекарем, чем судьей. На общество многое обрушилось за последние годы, и в ответ оно выставляет нечто вроде самозащиты. Подобно животным, которые, когда до них дотрагиваешься, съеживаются или меняют цвет. Также и зритель устал от катаклизмов, и поэтому защищается. С другой стороны, пришел еще и зритель, который никогда до этого в театр не ходил, а только в казино. Но, к сожалению, уже нет зрителя, который зимой разводил костры, греясь ночами у касс, чтобы достать билет на значимый спектакль «Современника», «Таганки», «Ленкома». И тогда мы чувствовали себя какими-то избранными людьми. Мы говорили со зрителем на эзоповом языке, говорили правду, которой тогда в официальных источниках было не найти. Тогда на прогрессивных спектаклях у Товстоногова, Эфроса можно было узнать больше, чем в любой библиотеке. Это был очень интересный диалог, в котором звучали ответы на многие вопросы. Сегодня, к сожалению, публика такого не хочет. Но мы должны быть терпимее, и поэтому будем надеяться, что все изменится к лучшему. Мы же помощники в развитии общества, как и церковь, не случайно ведь наша сфера называется «храм искусства». Если церковь лечит души, то и театр тоже должен это делать.

DE I: На какие вопросы сегодняшний зритель хочет получить ответы?

ЯНКОВСКИЙ: Я совсем не интересно отвечу. Это подобно общению с ребенком. Которого надо чему-то и научить, и воспитать, а иногда – просто успокоить. Интуитивно мне кажется, что для зрителя это сегодня важно, чтобы его успокоили.

DE I: А лично Вам сейчас работать легче, чем раньше, или тяжелее?

ЯНКОВСКИЙ: Тяжелее. Сейчас всем тяжелее. Потому что тогда знали, что говорить, а сейчас мы не очень знаем. Чтобы это узнать, надо понять и сформулировать, и это длится уже несколько лет. Сегодня не только театр, но и литература пробуксовывает, и в кино нет интересных сценариев. Ведь все эти достижения «Дневного дозора», как бы хорошо они ни были сделаны, все они позаимствованы, все это не наше. Такой же раскардаш у нас и в сознании. Но это путь, который необходимо пройти. После всех этих атак на сознание необходим спокойный и глубокий разговор, рано или поздно мы все к этому придем. Конечно, нельзя сразу заниматься воспитанием и заставлять прочесть Достоевского, но надо подготовить человека к этому прочтению.
Сегодня нет побед в искусстве, потому что не знают, о чем говорить. И такое положение переживает не только наша страна. Эту ситуацию можно определить как «Начало века»: «повисла магическая пауза»…
Взрывов нет и в Европе, включая Францию, Италию, Англию. Будем надеятся, что это время беременности…
Проще всего начать орать про бездуховность.
Но такого быть не может. Я убежден!!! В такой удивительной стране, как Россия, которая вопреки всему рождает огромное количество талантливых людей. Поэтому сегодня я смотрю в этот тоннель с надеждой.
Мы все находимся в этом непростом состоянии. Ведь сначала у нас был абсолютных разгул атеизма, а потом все резко пошли в церковь, теперь простаивают всю службу, не падая в обморок. Все это воцерквление дало какой-то опыт…
Я совсем не знаю ответа на эти вопросы о времени. Актер всегда был третичен, а первичен был писатель. Ведь «вначале было слово»…
Хотя Плисецкая утверждает, что сначала было движение. Артист ведь питается тем, что находится в атмосфере общества. А литератор должен это почувствовать и потом сформулировать некую художническую идею, которой сегодня нет. Я, например, считаю безумно красивым и эстетичным движение хай-тек, но оно очень холодно и бездуховно, поэтому классический интерьер с рамочками и фотографиями мне намного ближе. Еще мне очень не хватает сегодня академика Лихачева, Никулина, Зиновия Гердта, Луспекаева, Леонова – я могу еще долго перечислять. Мы все сегодня немножко обездоленные. Словно дети, потерявшие родителей, лишенные необходимого тепла. Хотя я с академиком Лихачевым почти не был знаком, но знал, что он существует, и было как-то теплее на душе.

DE I: Среди молодых, на Ваш взгляд, есть люди которые могут сказать это «Слово»?

ЯНКОВСКИЙ: Опыт и мудрость приобретается с годами. Природа дает их человеку при рождении, но все равно – это плод накопления. Где-то обязательно сегодня мучается кто-то вроде Вампилова, может, и кто-то вроде Достоевского. На все нужно время. Назвать же какого-то конкретного человека и сказать: давайте все потянемся за ним – это невозможно.
Мудр был Григорий Горин, его мне тоже очень не хватает. Он умел очень мудро смотреть на жизнь, и очень помогал своими пьесами и сценариями. И мне посчастливилось быть причастным к его работам…

DE I: Случаются ли ситуации, когда Вы переносите свою роль в реальную жизнь?

ЯНКОВСКИЙ: Многие спрашивают об этом. Конечно, когда роль требует значительных душевных затрат, то организм какое-то время находится в расстроенном состоянии. И необходимо некое время на психическое и физическое восстановление. Но носить это в себе специально… Когда кто-то говорит: «Я нахожусь в этом образе и не могу выйти из него», – это или кокетство, или какая-то душевная болезнь, которая часто плохо кончается…
У артиста очень непростая организация и разобраться в ней чрезвычайно сложно. Я, например, подобных вопросов сам себе никогда не задаю, это было бы неправильно для артиста...

DE I: Может ли человек быть счастлив, если он не прошел через трагедию?

ЯНКОВСКИЙ: Не знаю. Вот пример потрясения, случай с Николаем Петровичем Караченцевым. Это же настоящая трагедия, не знаю, как она потом повлияет на него. Поэтому такими словами, как «трагедия», бросаться не надо. «Испытания» – да. Художник должен мучиться по-другому. У кого-то вместо нервов могут быть канаты, и трагедии их не только не улучшат, а наоборот, превратят в животное. Например, может быть сапожник, но с удивительной внутренней организацией, и однажды он такое сошьет – настоящее произведение искусства. А другой, даже будучи актером, остается с очень грубой душой.

DE I: Вы как-то сознательно формировали свою личность?

ЯНКОВСКИЙ: Меня больше формировала улица. Но характер закладывается генетически, и, безусловно, многое определяется родителями. Судьба меня уберегла. Где-то уже подсознательно я не мог сойти с определенной орбиты... Но такого, чтобы я формировал там что-то, созидал – такого не было.
В определенный момент я почувствовал, что мне дается замечательная возможность. Когда мне попадала хорошая роль, я, как мог, пытался ее реализовать.

DE I: У Вас были моменты, когда Вы пытались бороться с судьбой?

ЯНКОВСКИЙ: Нет, я предоставил себя судьбе. С судьбой вообще бороться нельзя. Я честно скажу, что ложусь и просыпаюсь с благодарением судьбе и Господу Богу за то, что в моей жизни случилось. И вообще этот трепет и человеческая благодарность очень важны, они спасают тебя от очень многих опасностей. Я анализирую свою жизнь и понимаю, что, если что-то в ней не случается, значит, это не нужно.

DE I: Как Вы смотрите на людей самостоятельно сформировавших себя?

ЯНКОВСКИЙ: Я завидую им. Если брать крупные фигуры, то такие личности, как Солженицын или Сахаров, достойны уважения. Я помню, как-то выходил из метро и увидел мужчину в серой шапке, который что-то там выкрикивал и собрал вокруг себя много людей. Кто-то негодовал и даже бросал в этого человека снежки. Я подошел поближе и увидел, что это Сахаров. Я подумал: вот автор водородной бомбы, умница! Что им двигает? Ведь его сошлют после этого…
Или вот академик Лихачев, пройдя столько всяких испытаний, сохранил в себе этот трепет, теплоту в глазах. И никакого озлобления ни на общество, ни на людей. Наверно, все они проделали большой внутренний анализ, чтобы оставаться такими светящимися. Все эти люди прожили очень честно, и поэтому я им завидую.

DE I: Как остаться таким «светящимся», когда тебя разрушает все вокруг?

ЯНКОВСКИЙ: Я не могу ответить на этот вопрос. На него сможет ответить человек духовного сана. Да и зачем об этом говорить? Попробуйте, поучите двадцатилетних, тек кто самоутверждается – они вас и слушать не будут. А если в тридцать лет не складывается судьба? А в тридцать пять это еще страшней. По этому поводу я часто бабушку свою вспоминаю, которая говорила, когда я приходил домой с товарищами: «Олеженька, вот с этим мальчиком не надо дружить». – «Почему?» – «У него нет пяти лет любви дома».
Она мне объяснила, что все формируется в течении первых пяти лет жизни добром в семье. И потом, даже если жизнь складывается тяжело, то вот это сформированное свечение Лихачева, о котором мы говорили, оно остается на всю жизнь. А если этих пяти лет любви в доме нет, зло в доме, то оно отпечатывается на всю жизнь. Бабушка вообще говорила со мной на французском. И меня за это на улице били. «Алeк, а ля мезон!» (Олег, иди домой). Какой там «а ля мезон» – дворы послевоенные!

© DE I / DESILLUSIONIST №05.  «ЯНКОВСКИЙ О ЯНКОВСКОМ»

Понравился материал?